Чудо весны В весенний праздник Жестокая весна Сердце ПРОЧТИТЕ ДЕТЯМ Саул МОИ СОВРЕМЕННИКИ Аркадий Аверченко Леонид Андреев Бальмонт Зинаида Гиппиус А. И. Куприн Федор Сологуб Алексей Толстой ТЭФФИ ГЛАЗАМИ ДРУЗЕЙ Ирина Одоевцева[1].
Надежда Тэффи — 1-ое апреля: Рассказ
Очень недурно и почти всегда удачно выходит следующая интрига: разговаривая с кем-нибудь, неожиданно воскликните: — Ай! У вас пушинка на рукаве! Конечно, найдутся такие, которые равнодушно скажут: — Пушинка? Ну и пусть себе. Она мне не мешает. Но из восьмидесяти один, наверное, поднимет локоть, чтобы снять выдуманную пушинку. Тут вы можете, торжествуя, скакать вокруг него, приплясывая, и припевать: — Первое апреля!
Первое апреля! С людьми, плохо поддающимися обману, надо действовать нахрапом. Скажите, например, так: — Эй! У вас пуговица на боку! И прежде чем он успеет выразить свое равнодушие к пуговице или догадку об обмане, орите ему прямо в лицо: — Первое апреля! Тогда всегда выйдет, как будто бы вам удалось его надуть — по крайней мере, для окружающих, которые будут видеть его растерянное лицо и услышат, как вы торжествуете.
Психология Страшного Мальчика была проста, но совершенно нам, обыкновенным мальчикам, непонятна. Когда кто-нибудь из нас собирался подраться, он долго примеривался, вычислял шансы, взвешивал и, даже все взвесив, долго колебался, как Кутузов перед Бородино. А Страшный Мальчик вступал в любую драку просто, без вздохов и приготовлений: увидев не понравившегося ему человека, или двух, или трех, он крякал, сбрасывал пояс и, замахнувшись правой рукой так далеко, что она чуть его самого не хлопала по спине, бросался в битву. Знаменитый размах правой руки делал то, что первый противник летел на землю, вздымая облако пыли; удар головой в живот валил второго; третий получал неуловимые, но страшные удары обеими ногами. Если противников было больше, чем три, то четвертый и пятый летели от снова молниеносно закинутой назад правой руки, от методического удара головой в живот — и так далее. Если же на него нападали пятнадцать, двадцать человек, то сваленный на землю Страшный Мальчик стоически переносил дождь ударов по мускулистому гибкому телу, стараясь только повертывать голову с тем расчетом, чтобы приметить, кто в какое место и с какой силой бьет, дабы в будущем закончить счеты со своими истязателями. Вот что это был за человек — Аптекаренок.
Ну, не прав ли я был, назвав его в сердце своем Страшным Мальчиком? Когда я шел из училища в предвкушении освежительного купания на «Хрусталке», или бродил с товарищем по Историческому бульвару в поисках ягод шелковицы, или просто бежал неведомо куда по неведомым делам — все время налет тайного, неосознанного ужаса теснил мое сердце: сейчас где-то бродит Аптекаренок в поисках своих жертв… Вдруг он поймает меня и изобьет меня вконец — «пустит юшку», по его живописному выражению. Причины для расправы у Страшного Мальчика всегда находились… Встретив как-то при мне моего друга Сашку Ганнибоцера, Аптекаренок холодным жестом остановил его и спросил сквозь зубы: — Ты чего на нашей улице задавался? Побледнел бедный Ганнибоцер и прошептал безнадежным тоном: — Я… не задавался. Он их проиграл. Может, тоже хочешь получить? Загорелый, жилистый, не первой свежести кулак закачался, как маятник, у самого моего глаза.
Я тебе покажу, как с баштана незрелые арбузы воровать! И спросил, осмелев: — А на что они тебе… Ведь это не твои. Вы воруете все незрелые, а какие же мне останутся? Если еще раз увижу около баштана — лучше бы тебе и на свет не родиться. Он исчез, а я после этого несколько дней ходил по улице с чувством безоружного охотника, бредущего по тигровой тропинке и ожидающего, что вот-вот зашевелится тростник и огромное полосатое тело мягко и тяжело мелькнет в воздухе. Страшно жить на свете маленькому человеку. Страшнее всего было, когда Аптекаренок приходил купаться на камни в Хрустальную бухту.
Ходил он всегда один, несмотря на то что все окружающие мальчики ненавидели его и желали ему зла. Когда он появлялся на камнях, перепрыгивая со скалы на скалу, как жилистый поджарый волчонок, все невольно притихали и принимали самый невинный вид, чтобы не вызвать каким-нибудь неосторожным жестом или словом его сурового внимания. А он в три-четыре методических движения сбрасывал блузу, зацепив на ходу и фуражку, потом штаны, стянув заодно с ними и ботинки, и уже красовался перед нами, четко вырисовываясь смуглым, изящным телом спортсмена на фоне южного неба. Хлопал себя по груди и если был в хорошем настроении, то, оглядев взрослого мужчину, затесавшегося каким-нибудь образом в нашу детскую компанию, говорил тоном приказания: — Братцы! А ну, покажем ему «рака». В этот момент вся наша ненависть к нему пропадала — так хорошо проклятый Аптекаренок умел делать «рака». Столпившиеся, темные, поросшие водорослями скалы образовывали небольшое пространство воды, глубокое, как колодец… И вот вся детвора, сгрудившись у самой высокой скалы, вдруг начинала с интересом глядеть вниз, охая и по-театральному всплескивая руками: — Рак!
Черт знает, какой огромадный! Ну и штука же! Гляди, гляди — аршина полтора будет. Мужичище — какой-нибудь булочник при пекарне или грузчик в гавани, — конечно, заинтересовывался таким чудом морского дна и неосторожно приближался к краю скалы, заглядывая в таинственную глубь «колодца». А Аптекаренок, стоявший на другой, противоположной скале, вдруг отделялся от нее, взлетал аршина на два вверх, сворачивался в воздухе в плотный комок, спрятав голову в колени, обвив плотно руками ноги, и, будто повисев в воздухе полсекунды, обрушивался в самый центр «колодца». Целый фонтан — нечто вроде смерча — взвивался кверху, и все скалы сверху донизу заливались кипящими потоками воды. Вся штука заключалась в том, что мы, мальчишки, были голые, а мужик — одетый и после «рака» начинал напоминать вытащенного из воды утопленника.
Как не разбивался Аптекаренок в этом узком скалистом колодце, как он ухитрялся поднырнуть в какие-то подводные ворота и выплыть на широкую гладь бухты — мы совершенно недоумевали. Замечено было только, что после «рака» Аптекаренок становился добрее к нам, не бил нас и не завязывал на мокрых рубашках «сухарей», которые приходилось потом грызть зубами, дрожа голым телом от свежего морского ветерка.
Всё именно так. Таким, как вы, не помогает даже скорость. От себя не убежишь. Что за отсылка к поездке на болото? Андреев Александр Андреевич?
Мне сегодня как будто одиннадцать лет — Так мне просто, так пусто, так весело! На руке у меня из стекляшек браслет, Я к нему два колечка привесила. Вы звените, звените, колечки мои, Тешьте сердце веселой забавою... Тэффи Ублажённая мужским вниманием прекрасная половина человечества продолжает ещё пребывать в неге воспоминаний... Кофе в постель.... Миллион алых роз, тюльпанов, мимоз, ну и ещё чего-нибудь благоухающе-красивого... Глазки щурятся от благородного блеска бриллиантов на изящных пальчиках... Нет, не бриллианты?...
Так включите воображение! И потешьте сердце весёлой забавою... Ибо смех есть радость, а посему сам по себе - благо. Вот именно такие слова Спинозы сделала эпиграфом к своему сборнику юмористических рассказов русская писательница Н.
Рассказ Тэффи "1 апреля". Мало что изменилось за 100 лет, надо сказать
Я была рада, но, вместе с тем, боялась, не вышло ли неловко, что я так умоляла ее не приходить. Пришлось, во всяком случае, навестить больную Она оказалась здоровой, как бык, и даже притвориться не сумела, что кашляет. Вы навестили меня на одре болезни. Я не забуду этого. Вдруг отчаянная решимость зажгла ее глаза, и с выражением лица укротителя, всовывающего голову в львиную пасть, она прибавила: — Знаете что? Я завтра же приду к вам пообедать… Мы обе испугались и некоторое время молча смотрели друг на друга. Наконец, я захлебнулась от восторга: — Какая вы славная!
Я чувствовала, что на глазах у меня слезы, но я была в таком отчаянии, что даже и скрывать их не хотела. Пусть думает, что я зевнула. Все утро следующего дня я была сама не своя. Я твердо решила вывести наше темное дело на чистую воду. Вот придет Анна Петровна, а я возьму ее за руку и скажу, глядя ей прямо в глаза: — Милая! Разве вы не понимаете, что судьба издевается над нами?
Разве вы не чувствуете, что черт продернул в наши носы по веревочке и тянет нас друг к другу с визитами себе на потеху, нам на гибель. За что? Что мы сделали худого? Зачем я должна по четвергам бросать нужное и интересное дело и тащиться к вам на Захарьевскую, и мучить вас, отрывая от друзей и близких в продолжение двадцати минут? Скажем друг другу «довольно», и будем свободны и счастливы. Но я не решилась!
Когда я увидела ее, я сказала: — Славная! Да она и действительно очень хорошая женщина. И вот в следующий четверг еду к ней.
От себя не убежишь. Что за отсылка к поездке на болото?
Андреев Александр Андреевич? Желязны, Шекли - Принеси мне голову прекрасного принца Оксана Щербакова 4 часа назад Как это она осталась жива, когда нахремн вся цивилизация погибла. Провода не под напряжением.
Увлекательный сюжет, реалистичное описание обстановки и детально проработанные персонажи произведения определенно произведут на Вас впечатление. Данное произведение не только обогащает эмоционально, но и заставляет задуматься над многими интересными фактами. Важная тема произведения безоговорочно воодушевит Вас дочитать книгу до самой последней страницы. Прочитавшие книгу хорошо о ней отзываются.
Скорее всего именно поэтому она и взяла псевдоним, чтобы не путали с сестрой. Происхождение псевдонима остаётся непрояснённым. По одной из версий был взят из сказки Р. Киплинга "Как было написано первое письмо", где так ласково называли маленькую дочку первобытного человека, чьё полное имя :"Девочка-которую-нужно-хорошенько-отшлёпать-за-то-что-она-такая-шалунья". Писательница прожила долгую жизнь, пережила все "катаклизмы" XX века, на её глазах совершились три русские революции, она пережила две мировые войны. Она выпустила свыше тридцати книг - прозу, поэзию, драматургию. Популярности Тэффи в те времена трудно найти аналоги. Сам Николай II с удовольствием читал ее и переплетал книги Тэффи в бархат, уважал ее творчество и Керенский. Тэффи была так популярна, что даже вышли духи, названные в ее честь «Тэффи». В своих рассказах она умела сочетать печальное и смешное, она владела «тайной смеющихся слов», наконец, у нее был великолепный русский язык. При этом Тэффи очень не любила, когда ее называли юмористкой. Моя жизнь — анекдот, а значит — трагедия» После революции 17 года она писала: «Бывают пьяные дни в истории народов.
Надежда Тэффи — «Ностальгия»
А она сказала: в-вон! Вечером пришли бабы, угощались, шептались: - А он ее, а она его... И снова: - В-вон! Проснулась Катя на рассвете от ужасного, небывалого страха и тоски. Точно позвал ее кто-то. Села, прислушалась: - Мэ-э! Так жалобно, настойчиво баран зовет!
Неживой зверь кричит. Она спрыгнула с постели, вся холодная, кулаки крепко к груди прижала, слушает. Вот опять: - Мэ-э! Откуда-то из коридора. Он, значит, там... Открыла дверь.
Из кладовки. Толкнулась туда. Не заперто. Рассвет мутный, тусклый, но видно уже все. Какие-то ящики, узлы. У самого окна пятна темные копошились, и баран тут.
Вот прыгнуло темное, ухватило его за голову, тянет. А вот еще две, рвут бока, трещит шкурка. Задрожала вся, крепче кулаки прижала. А он больше не кричал. Его больше уже не было. Бесшумно таскала жирная крыса серые клочья, мягкие куски, трепала мочалку.
Катя забилась в постель, закрылась с головой, молчала и не плакала. Боялась, что нянька проснется, ощерится по-кошачьи и насмеется с лисьими бабами над шерстяной смертью неживого зверя. Затихла вся, сжалась в комочек. Тихо будет жить, тихо, чтоб никто ничего не узнал. Явдоха --------------------------------------------------------------- OCR: Дмитрий Урюпин --------------------------------------------------------------- А. Нюренбергу В воскресенье Трифон, мельников работник, едучи из села, завернул в лощину к Явдохиной хатке, отдал старухе письмо.
Старуха, тощая, длинная, спина дугой, стояла, глаза выпучила и моргала, а письмо не брала. От сына з вармии. Тогда старуха взяла и долго переворачивала письмо и ощупывала шершавыми пальцами с обломанными ногтями. Трифон тоже пощупал письмо и опять отдал его. У село пойдешь, у селе прочтут. Так и уехал.
Явдоха постояла еще около хатки, поморгала. Хатка была маленькая, вросла в землю до самого оконца с радужными стеклами-осколышками. А старуха -- длинная, не по хатке старуха, оттого, видно, судьба и пригнула ей спину -- не оставаться же, мол, на улице. Поморгала Явдоха, влезла в хатку и заткнула письмо за черный образ. Потом пошла к кабану. Кабан жил в дырявой пуньке, прилепившейся к хатке, так что ночью Я вдоха всегда слышала, когда кабан чесал бок о стенку.
И думала любовно: "Чешись, чешись! Вот слопают тебя на Божье нарожденье, так уж тогда не почешешься". И во имя кабана подымалась она утром, напяливала на левую руку толстую холщовую рукавицу и жала старым, истонченным в нитку серпом крепкую волокнистую крапиву, что росла при дороге. Днем пасла кабана в лощине, вечером загоняла в пуньку и громко ругала, как настоящая баба, у которой настоящее, налаженное хозяйство и все, слава богу, как следует. Сына не видала давно. Сын работал в городе, далеко.
Теперь вот письмо прислал "з вармии". Значит, забрали, значит, на войне. Значит, денег к празднику не пришлет. Значит, хлеба не будет. Пошла Явдоха к кабану, поморгала и сказала: -- Сын у меня, Панас. Прислал письмо з вармии.
После этого стало ей спокойнее. Но с вечера долго не спалось, а под утро загудела дорога тяжелыми шагами. Встала старуха, посмотрела в щелку -- идут солдаты -- много-много, серые, тихие, молчат. Легла, с головой покрылась, а как солнце встало, собралась в село. Вышла, длинная, тощая, посмотрела кругом, поморгала. Вот здесь ночью солдаты шли.
Вся дорога липкая, вязкая, была словно ступой истолочена, и трава придорожная к земле прибита. Усе подыпта-ли! Месила грязь тощими ногами и деревянной клюкой восемь верст. На селе праздник был: плели девки венок для кривой Ганки, просватанной за Никанора, Хроменкова сына. Сам Никанор на войну шел, а старикам Хроменкам работница в дом нужна. Убьют Никанора, тогда уж работницы не найти.
Вот и плетут девки кривой Ганке венок. В хате у Ганки душно. Пахнет кислым хлебом и кислой овчиной. Девки тесно уселись на лавке вокруг стола, красные, потные, безбровые, вертят, перебираюттряпочные цветы и ленты и орут дико, во всю мочь здорового рабочего тела, гукающую песню. Лица у них свирепые, ноздри раздутые, поют, словно работу работают. А песня полевая, раздольная, с поля на поле, далеко слышная.
Здесь сбита, смята в тесной хате, гудит, бьется о малюсенькие, заплывшие глиной окошки, и нет ей выхода. А столпившиеся вокруг бабы и парни только щурятся, будто им ветер в глаза дует. Ревут басом, и какие бы слова ни выговаривали, все выходит будто "гой-гэй-го-о-о! Уж очень гудят. Потискалась Явдоха в дверях. Какая-то баба обернулась на нее.
Баба ничего не ответила, а может, и не слыхала: уж очень девки гудели. Явдоха стала ждать. Примостилась в уголочке. Вдруг девки замолчали -- сразу, точно подавились, и у самых дверей заскрипела простуженным петухом скрипка и за ней, спеша и догоняя, заскакал бубен. Толпа оттиснулась к двери, а на средину хаты вышли две девки, плоскогрудые, с выпяченными животами, в прямых, не суживающихся к талии, корсетах. Обнялись и пошли, притоптывая и подпрыгивая, словно спотыкаясь.
Обошли круг два раза. Раздвинув толпу, вышел парень, откинул масляные пряди светлых волос, присел и пошел кругом, то вытягивая, то загребая корявыми лапотными ногами. Будто не плясал, а просто неуклюже и жалко полз калека-урод, который и рад бы встать, да не может. Обошел круг, выпрямился и втиснулся в толпу. И вдруг запросили все: -- Бабка Сахфея, поскачи! Бабка Сахфея, поскачи!
Небольшая старушонка в теплом платке, повязанном чалмой, сердито отмахивалась, трясла головой -- ни за что не пойдет. А те, что знали, кричали: -- Бабка Сахфея, поскачи! И вдруг бабка сморщилась, засмеялась, повернулась к образу. Дайте у иконы попрощаться. Перекрестилась, низко-низко иконе поклонилась и сказала три раза: -- Прости меня, Боже, прости меня, Боже, прости меня, Боже! Повернулась, усмехнулась: -- Замолила грех.
Да и было что замаливать! Как подбоченилась, как подмигнула, как головой вздернула, и-их! Выскочил долговязый парень, закренделял лапотными ногами. Да на него никто и не смотрит. На Сахфею смотрят. Вот сейчас и не пляшет она, а только стоит, ждет своей череды, ждет, пока парень до нее допрыгнет.
Пляшет-то, значит, парень, а она только ждет, а вся пляска в ней, а не в нем. Он кренделяет лапотными ногами, а у ней каждая жилка живет, каждая косточка играет, каждая кровинка переливается. На него и смотреть не надо -- только на нее. А вот дошел черед -- повернулась, взметнулась и пошла -- и-их! Знала старуха, что делала, как перед иконой "прощалась". Уж за такой грех строго на том свете спросится.
А Явдоха сидела в уголку затиснутая, ничего ей видно не было, да и не нужно видеть, чего там! Отдохнула, пробралась в сенцы. В сенцах стоял жених Никифор и дразнил щепкой собаку. Ты, може, грамотный. От мне сын Панас з вармии письмо прислал. Жених помялся немного -- не хотелось прерывать интересное дело.
Помялся, бросил щепку, взял старухино письмо. Надорвал уголок, заглянул глазом, потом осторожно засунул палец и разорвал конверт. Слушай, что ли: "Тетеньке Явдокии низко кланяюсь и от Господа здоровья. Мы все идем походом, все идем, очень устали. Но не очень. Сын ваш Апанасий приказал долго жить.
Может быть, он ранен, но ты не надейся, потому что он приказал долго жить. Известный вам Филипп Мельников". Потом подумала и опять спросила: -- Ранен-то кто? Может, и Пилип. Где там разберешь. Народу много набили.
Приходи в воскресенье, опять почитаю. Приду в воскресенье. Спрятала письмо за пазуху, сунула нос в избу. Пилип Мельников чи ранен, чи не ранен. А вечером подходила к своей хатке, скользя по расшлепанной слизкой дороге и думала две думы -- печальную и спокойную. Печальная была: "Подыптали кабанову крапивку".
А спокойная: "Прислал Панас письмо, пришлет и денег. Пришлет денег, куплю хлеба" А больше ничего не было. Флирт --------------------------------------------------------------- OCR: Дмитрий Урюпин --------------------------------------------------------------- В каютке было душно нестерпимо, пахло раскаленным утюгом и горячей клеенкой. Штору поднять было нельзя, потому что окно выходило на палубу, и так, в потемках, злясь и спеша, Платонов брился и переодевался. Прифрантившись в светлый костюмчик, белые башмаки, тщательно расчесав темные, редеющие на темени волосы, вышел он на палубу. Здесь дышать было легче, но палуба вся горела от солнца, и ни малейшего движения воздуха не чувствовалось, несмотря на то что пароход уже чуть-чуть подрагивал и тихо отплывали, медленно поворачиваясь, сады и колокольни гористого берега.
Время для Волги было неблагоприятное. Конец июля. Река уже мелела, пароходы двигались медленно, промеряя глубину. Пассажиров в первом классе было на редкость мало: огромный толстый купчина в картузе с женой, старой и тихой, священник, две недовольные пожилые дамы. Платонов прошелся несколько раз по пароходу. Больше всего боялся он встретить знакомых.
Пел хрипловатый баритон под аккомпанемент дребезжащего рояля. Платонов улыбнулся и повернул на эти приятные звуки. В пароходном салончике было пусто... Только за пианино, украшенным букетом цветного ковыля, сидел кряжистый молодой человек в голубой ситцевой косоворотке. Сидел он на табуретке боком, спустив левое колено к полу, словно ямщик на облучке, и, лихо расставив локти, тоже как-то по-ямщицки будто правил тройкой , лупил по клавишам. Перепьются -- ну, их и тошнит.
Я вот мотался который рейс и еще не констатировал ни одного случая. Рожа у студента Окулова была здоровая, красная, темнее волос, и выражение было на ней такое, какое бывает у человека, приготовившегося дать кому-нибудь по физиономии: рот распяленный, ноздри раздутые, глаза выпученные. Словно природа зафиксировала этот предпоследний момент, да так и пустила студента вдоль по всей жизни.
Это, прямо, и не выдумаешь!
Думаешь, так и будет? Нет, милый мой, ищи себе другую дуру! Не твоему носу рябину клевать, это ягода нежная. Я укладываться буду.
Ничего здесь твоего теперь нету. Работала на него восемь месяцев, пиджак зашила, как каторжная, да еще чемодана не смей тронуть. Нет, брат, не на таковскую напал. И наволочку возьму, и банку из-под варенья, -- она мне в новой жизни может быть полезна.
И уж, конечно, спиртовку возьму. Она ни при какой карьере не может быть лишней. Он встал, не спуская с нее удивленных глаз, стянул за ремень чемодан со шкафа и, стряхнув с рукавов пыль, сказал спокойно и тихо: -- Слушай, дура ты несчастная! Деньги я получил все сполна, все двадцать тысяч.
Вот они, у меня в кармане. Двадцать тысяч. А я вспомнил, что сегодня первое апреля, и решил пошутить, обмануть тебя. Лизетта от хохота повалилась на пол и брыкала ногами.
Не могу! Все дело испортил! Первое апреля!
Пусть думает, что она сама по себе так хороша.
Очень нужно признаваться, раз это невыгодно. Она только улыбнулась в ответ, только чуть лукаво скосила глаза, и он прижал ее к себе еще крепче. На улице было так хорошо! Цвела городская весна, пахнущая плесенью и каштанами.
Но солнце было настоящее, то самое, которое светит в полях и лугах всего мира, всей глупой, круглой земле, и облачка около него крутятся веселые, весенние, барашковые. На мосту мальчишка продавал ландыши, бежал за экипажами и вопил истошным голосом, что торгует себе в убыток. Извозчик дернул вожжами, и мальчишка отошел. Из-под колес брызнула жидкая грязь, весенняя, веселая, брызнула на мальчишку и проходившую мимо даму, и Варенька почувствовала себя богатой и важной и скромно поджала губы, чтоб не слишком завидовали ей прохожие, которых она обливала грязью.
Сознание своей элегантности придало ей смелости и веселья. Он посмотрел рассеянно: — Вы любите этот синий цвет? Да… Но она очень темная, почти черная. Варенька усмехнулась.
И, не дожидаясь ответа, стала просить шоколадку. Насчет приличий была строга и требовала, чтобы все с ней первой здоровались. Раз пришла ко мне очень взволнованная и возмущенная: - Кухаркина Мотька вышла на балкон в одной юбке, а там гуси ходят. Да, она была строга. Рождество в тот год подходило грустное и заботное.
Я кое-как смеялась, потому что очень хотела жить на Божьем свете, и еще больше плакала, потому что жить-то и не удавалось. Валя со слоненком толковала целые дни про елку. Надо было, значит, непременно елку схлопотать. Выписала, по секрету, от Мюра и Мерелиза картонажи. Разбирала ночью.
Картонажи оказались прямо чудесные: попугаи в золотых клеточках, домики, фонарики, но лучше всего был маленький ангел, с радужными слюдяными крылышками, весь в золотых блестках. Он висел на резинке, крылышки шевелились. Из чего он был, - не понять. Вроде воска. Щечки румяные и в руках роза.
Я такого чуда никогда не видала. И сразу подумалось - лучше его на елку не вешать. Валя все равно не поймет всей его прелести, а только сломает. Оставлю его себе. Так и решила.
А утром Валя чихнула, - значит, насморк.
Читать онлайн Юмористические рассказы бесплатно
Слушать аудиокнигу, читает: agar, жанр: Юмор, сатира. Надежда Тэффи, Аркадий Тимофеевич Аверченко выложена на , чтобы бесплатно читать онлайн без регистрации. На этой странице вы можете прочитать онлайн книгу «Рассказы для детей», автора Надежды Тэффи. Свой — первым долгом начнет допытываться, где и когда могли вы простудиться, точно это самое главное. Название произведения: Тэффи "Блины" читать. Автор: Различная литература и не только. Скачать книгу «Юмористические произведения» Н. А. Тэффи, Лохвицкая Надежда Александровна Тэффи в форматах fb2, epub, pdf, txt, rtf или читать онлайн. Популярные книги жанра Проза, Юмористическая проза.
Читать Юмористические рассказы
Если бы еще сразу суметь делать чудеса. Сделать чудо -- учительница сразу испугается, упадет на колени и урока не спросит. Потом представила себе Кишмиш, какое у нее будет лицо. Подошла к зеркалу, втянула щеки, раздула ноздри, подкатила глаза.
Такое лицо Кишмиш очень понравилось. Действительно -- святое лицо. Немножко тошнительное, но совсем святое.
Такого ни у кого нет. Теперь, значит, айда на кухню за черным хлебом. Кухарка, как всегда перед завтраком, сердитая и озабоченная, была неприятно удивлена кишмишовым визитом.
Мамашенька забранят. Кишмиш невольно потянула носом. Пахло вкусной постной едой -- грибами, рыбой, луком.
Хотела было ответить кухарке "не ваше дело", но вспомнила, что она -- святая, и отвечала сдержанно: -- Будьте добры, Варвара, отрезать мне кусочек черного хлеба. Подумала и прибавила: Кухарка отрезала. Хлеб надо было съесть тут же, а то, пожалуй, в комнатах не поймут, в чем дело, и выйдут одни неприятности.
Хлеб оказался превкусным, и Кишмиш пожалела, что не спросила сразу два куска. Потом налила воды из-под крана в ковш и стала пить. Вошла горничная и ахнула: -- А я вот мамаше скажу, что вы сырую воду пьете.
Аппетит к росту. Позвали к завтраку. Не идти нельзя.
Решила идти, но ничего не есть и быть кроткой. Была уха с пирожками. Кишмиш сидела и тупо смотрела на положенный ей пирожок.
Она кротко улыбнулась в ответ и в третий раз сделала святое лицо -- то, что приготовила перед зеркалом. Кишмиш подкатила глаза и смастерила окончательно святое лицо, с раздутыми ноздрями. Все нервы.
Катенька Дачка была крошечная -- две комнатки и кухня. Мать ворчала в комнатах, кухарка в кухне, и так как объектом ворчания для обеих служила Катенька, то оставаться дома этой Катеньке не было никакой возможности, и сидела она целый день в саду на скамейке-качалке. Мать Катеньки, бедная, но неблагородная вдова, всю зиму шила дамские наряды и даже на входных дверях прибила дощечку "Мадам Параскове, моды и платья".
Летом же отдыхала и воспитывала гимназистку-дочь посредством упреков в неблагодарности. Кухарка Дарья зазналась уже давно, лет десять тому назад, и во всей природе до сих пор не нашлось существа, которое сумело бы поставить ее на место. Катенька сидит на своей качалке и мечтает "о нем".
Через год ей будет шестнадцать лет, тогда можно будет венчаться и без разрешения митрополита. Но с кем венчаться-то, вот вопрос? Из дома доносится тихое бубнение матери: -- И ничего, ни малейшей благодарности!
Розовый брокар на платье купила, сорок пять... Нет, коли ты мать, так взяла бы хворостину хорошую... Венчаться можно со всяким, это ерунда, -- лишь бы была блестящая партия.
Вот, например, есть инженеры, которые воруют. Это очень блестящая партия. Потом еще можно выйти за генерала.
Да мало ли за кого! Но интересно совсем не это. Интересно, с кем будешь мужу изменять.
Он побледнел, как мрамор, только глаза его дивно сверкают... Едва дыша, он берет ее за руку и говорит... А Катя-а!
Это ты с тарелки черносливину взяла-а? Мать высунула голову в окошко, и видно ее сердитое лицо. Из другого окошка, подальше, высовывается голова в повойнике и отвечает: -- Конешно, она.
Я сразу увидела: было для компоту десять черносливин, а как она подошла, так и девять сделалось. И как тебе не стыдно -- а? От него керосином пахнет.
А почем же ты знаешь, что керосином, коли ты не пробовала, -- а? Взять бы что ни на есть, да отстегать бы, так небось... Я дарю вам мой титул, чин и все состояние, и мы разведемся...
Дура полосатая! Кошка носатая! Катенька обернулась.
Через забор перевесился соседский Мишка и, дрыгая, для равновесия, высоко поднятой ногой, обрывал с росших у скамейки кустов зеленую смородину. А ты вроде Володи. Мама, он смородину рвет!
Ах ты, дерзостный! Ах ты, мерзостный! Вон пошел, чтобы духу твоего!..
Мальчишка спрятался, предварительно показав для самоудовлетворения, всем по очереди, свой длинный язык, с налипшим к нему листом смородины. Катенька уселась поудобнее и попробовала мечтать дальше. Но ничего не выходило.
Поганый мальчишка совсем выбил ее из настроения. Почему вдруг "кошка носатая"? Во-первых, у кошек нет носов -- они дышат дырками, -- а, во-вторых, у нее, у Катеньки, совершенно греческий нос, как у древних римлян.
И потом, что это значит, "вроде Володи"? Володи разные бывают. Ужасно глупо.
Не стоит обращать внимания. Но не обращать внимания было трудно. От обиды сами собой опускались углы рта и тоненькая косичка дрожала под затылком.
Катенька пошла к матери и сказала: -- Я не понимаю вас! Как можно позволять уличным мальчишкам издеваться над собой. Неужели же только военные должны понимать, что значит честь мундира?
Потом пошла в свой уголок, достала конвертик, украшенный золотой незабудкой с розовым сиянием вокруг каждого лепестка, и стала изливать душу в письме к Мане Кокиной: "Дорогая моя! Я в ужасном состоянии. Все мои нервные окончания расстроились совершенно.
Дело в том, что мой роман быстро идет к роковой развязке. Наш сосед по имению, молодой граф Михаил, не дает мне покоя. Достаточно мне выйти в сад, чтобы услышать за спиной его страстный шепот.
К стыду моему, я его полюбила беззаветно. Сегодня утром у нас в имении случилось необычное событие: пропала масса фруктов, черносливов и прочих драгоценностей. Вся прислуга в один голос обвинила шайку соседних разбойников.
Я молчала, потому что знала, что их предводитель граф Михаил. В тот же вечер он с опасностью для жизни перелез через забор и шепнул страстным шепотом: "Ты должна быть моей". Разбуженная этим шепотом, я выбежала в сад в капоте из серебряной парчи, закрытая, как плащом, моими распущенными волосами у меня коса очень отросла за это время, ей-Богу , и граф заключил меня в свои объятия.
Я ничего не сказала, но вся побледнела, как мрамор; только глаза мои дивно сверкали... Дайте мне, пожалуйста, семикопеечную марку. Я пишу Мане Кокиной.
Все только Кокиным да Мокиным письма писать! Нет, милая моя, мать у тебя тоже не лошадь, чтобы на Мокиных работать. Посидят Мокины и без писем!
Катенька подождала минутку, прислушалась, и, когда стало ясно, что марки не получить, она вздохнула и приписала: "Дорогая Манечка! Я очень криво приклеила марку, и боюсь, что она отклеится, как на прошлом письме. Целую тебя 100 000 000 раз.
Твоя Катя Моткова". Приготовишка Лизу, стриженую приготовишку, взяла к себе на масленицу из пансиона тетка. Тетка была дальняя, малознакомая, но и то слава Богу.
Лизины родители уехали на всю зиму за границу, так что очень-то в тетках разбираться не приходилось. Жила тетка в старом доме-особняке, давно приговоренном на слом, с большими комнатами, в которых все тряслось и звенело каждый раз, как проезжала по улице телега. И Лиза, замирая от страха и жалости, прислушивалась, как он дрожит.
У тетки жилось скучно. Приходили к ней только старые дамы и говорили все про какого-то Сергея Эрастыча, у которого завелась жена с левой руки. Лизу при этом высылали вон из комнаты.
А иногда и прямо: -- Ну-с, молодая девица, вам совершенно незачем слушать, о чем большие говорят. А потом, когда маленькие подрастают, они оглядываются с удивлением: -- Где эти "большие", эти могущественные и мудрые, знающие и охраняющие какую-то великую тайну? Где они, сговорившиеся и сплотившиеся против маленьких?
И где их тайна в этой простой, обычной и ясной жизни? У тетки было скучно. Он вечером придет.
Лиза бродила по комнатам, слушала, как старый дом дрожит за свое существование, и ждала сына Колю. Когда дамы засиживались у тетки слишком долго, Лиза подымалась по лесенке в девичью. Там властвовала горничная Маша, тихо хандрила швея Клавдия, и прыгала канарейка в клетке над геранью, подпертой лучинками.
Маша не любила, когда Лиза приходила в девичью. Тетенька обидятся. Лицо у Маши отекшее, обрюзгшее, уши оттянуты огромными гранатовыми серьгами, падающими почти до плеч.
Лиза смотрит на серьги с легким отвращением. Маша вдруг неприятно краснеет и начинает трясти головой. Швея Клавдия щелкает ногтем по натянутой нитке и говорит, поджимая губы: -- Стыдно барышням пустяки болтать.
Вот Марья Петровна пойдут и тетеньке пожалятся. Лиза вся съеживается и отходит к последнему окошку, где живет канарейка. Канарейка живет хорошо и проводит время весело.
То клюнет конопляные семечки, то брызнет водой, то почешет носик о кусочек извести. Жизнь кипит. Будь она дома, она бы заплакала, а здесь нельзя.
Поэтому она старается думать о чем-нибудь приятном. Самая приятная мысль за все три дня, что она живет у тетки, -- это как она будет рассказывать в пансионе Кате Ивановой и Оле Лемерт про ананасное мороженое, которое в воскресенье подавали к обеду. Пусть лопаются от зависти".
Подумала еще о том, что вечером приедет "сын Коля" и будет с кем поиграть. Канарейка уронила из клетки конопляное семечко, Лиза полезла под стул, достала его и съела. Семечко оказалось очень вкусным.
Тогда она вытащила боковой ящичек в клетке и, взяв щепотку конопли, убежала вниз. У тетки опять сидели дамы, но Лизу не прогнали. Верно, уже успели переговорить про левую жену.
Потом пришел какой-то лысый, бородатый господин и поцеловал у тетки руку. Тетка обиженно поджала губы: -- Это, Лизочка, не старая обезьяна. Это мой сын Коля.
А дома — самое густое разочарование в жизни. Жизнь надувает человека именно осенью. Каждую весну вы думаете: «Вот летом сделают ремонт в квартире, и все пойдет иначе. Осенью поставлю диван углом, рояль поверну боком… Как можно будет весело разговаривать вот на этих двух креслах, под пальмой, вдвоем… Вдвоем, так уж все равно — с кем; ведь с осени все люди будут совсем другими. А если на старую оттоманку да положить подушку с голубыми разводами, так, пожалуй, и муж перестанет в клуб бегать. За лето эти туманные надежды вырастают в уверенность, в начале сентября диван ставится углом, кресла боком, рояль хвостом вперед, а в конце сентября вы уже ясно понимаете, что жизнь вас обошла и надула кругом и заставила совершенно напрасно поднимать весь этот дым коромыслом. Все осталось по-прежнему, по-прошлогоднему, и прежние люди удивляются прошлогодними словами, зачем вы все перевернули вверх дном.
Тогда вы захотите забыться и пойдете в театр. Не ходите в театр! Там будут подходить к вам полузнакомые, давно забытые скверные физиономии и, если вы очень сухопары, скажут вам, что вы за лето еще осунулись; если толсты — что вас разнесло; если бледны, спросят, как ваши делишки, и если стары, заметят вскользь, что лета дают себя знать. Намекнут, попрекнут, лягнут и уйдут. Как пузырь на болоте. И вспомнить потом трудно. Было что-то скверное, а в чем дело, даже и не поймешь.
Нет, если у вас осенняя неврастения, — сидите дома и читайте французский роман. Это единственное, что может вас спасти. Хороший французский роман среднего французского романиста. Наш русский роман очень беспокоен. То у нас «опрокидонт», и «дьякон налил по третьей — выпили», то вдруг изменившая мужу попадья стала зыбиться огненными столбами. Всего этого неврастенику безусловно нельзя. Он либо повесится, либо переколотит всю посуду в доме.
Не таков французский роман. Он спокоен, длинен и хорош уже тем, что, при всей своей видимой простоте, ничего общего с действительной жизнью не имеет. Французский роман, как и все на свете, тоже эволюционирует. Прежде, лет двадцать тому назад, героине его было только сорок пять лет. Десять лет спустя прелестное дитя, оставаясь приблизительно в том же возрасте, увлекало читателей тонкой психологией своего двенадцатого адюльтера. Муж вообще не считался уже ни за что. Разбирался только вопрос, имеет ли второй любовник столько же прав на ревность, как и одиннадцатый.
Теперь уже не то. Теперь берите шире. В новом французском романе героине или не более двенадцати лет как «Claudine», «La petite Cady» [15] и прочим их суррогатам , или не менее пятидесяти. Какова амплитуда! Каков размах! Хуже всех живется во французском романе молодой девушке. Единственная роль, которая ей отводится скупым на девические радости романистом, — это делать к столу букеты и падать в обморок.
Вообще же она скоро умирает или уезжает навеки к тетке в провинцию. Любить ее нельзя. Она, конечно, неравнодушна к материнскому Густаву или Адольфу, но для него-то она не представляет ровно никакого интереса. Молодая особа, которой, может быть, нет даже двадцати пяти лет, с хорошеньким личиком и кое-каким приданым. О нет! Я люблю запах золота. Он понимает ее.
Он сам всю жизнь готов нюхать золото. И вот они на пышном рауте это все по роману Маргерита. Там присутствует еще одна красавица, уже несколько отяжелевшая лет, вероятно, этак под девяносто. И красота Мадлены выделяется еще ярче. Два банкира, увидев все это, тут же разорились. Запах золота, густой и пряный, опьянял присутствующих. Мадлена торжествовала.
Там, вдали, в провинции, у тетки, дочь ее лежала в обмороке. А она улыбалась улыбкой Артемиды, которая к шестидесяти пяти годам только прочнее утвердилась в девственности своих очертаний. А вот роман другого полюса. Героине двенадцать лет. Чувствуется досада автора, что ей не три года. Но никак нельзя. Эти трехлетние девочки обыкновенно так еще плохо говорят, что толком и не разберешь, что им нужно.
Итак, ей двенадцать лет. На совести ее несколько коротких романов и мимолетных связей. Она презирает мать за неумение пудрить затылок так, чтобы не было заметно. Она первая пустила в употребление голубую краску для нижних век. Она «уже» стыдится пошлой интрижки с молодым лакеем и любезна с ним только из выгоды: любит распить потихоньку бутылочку-другую шампанского. Гувернантку держит в страхе. Вместо уроков географии ходит в гости к знакомой кокотке, что тем не менее ничуть не вредит ее образованию.
Если же она поступает в школу, то времяпрепровождение ее среди сверстниц принимает такой уклон, что романы с ее жизнеописанием строжайше воспрещаются к ввозу в Россию, Австрию, Германию, Италию, Румынию, Испанию и Португалию. Но ее редко отдают в школу. К чему? Да и некогда. Утром она встает около двух, так как утомлена ночным кутежом позирование у модного художника, затем несколько свиданий, поездка с подругами в кафешантан. Смотришь, и день прошел. Дома достаточно ей переступить без няньки за порог детской, чтобы тотчас же несколько министров, болтающихся всегда в коридоре, сделали ей бесчестные предложения.
Со свойственным ей тактом она ставит министров на место. Так пожелала она, стоя в коротеньких панталончиках на пороге своей детской. О герое нового французского романа я не говорю ничего, потому что роль его вряд ли может утешить неврастеника-читателя. Герой французского романа так неопытен и невинен, что самая чистая лилия кажется, по сравнению с ним, бурой свиньей. Он всегда обманут, всегда несчастлив и всегда уважает волю своих родителей, живущих сельскими продуктами, где-то «там», среди ландышей и бузины. Не будем же говорить о герое. Ну его!
Итак, господа осенние неврастеники, читайте французские романы. Читайте и оставьте вашу мебель в покое. Пусть стоит, как стояла в прошлом году. Нужно немножко переждать. Вот стукнет вам шестьдесят лет, и все переменится само собою. Фигура ваша зазмеится в амбразуре окна; четыре Гастона, давя друг друга, бросятся к вашим ногам, и от терпкого запаха золота расчихается даже ваша старая, ко всему привычная кошка. А министерства!
С каким треском они рухнут, если только вы этого пожелаете. Вы, в своих коротеньких панталончиках! К теории флирта Так называемый флирт мертвого сезона начинается обыкновенно — как должно быть каждому известно — в средине июня и длится до средины августа. Иногда очень редко захватывает первые числа сентября. Арена флирта мертвого сезона — преимущественно Летний сад. Ходят по боковым дорожкам. Только для первого и второго rendez-vous допустима большая аллея.
Далее пользоваться ей считается уже бестактным. Если же это и случится по оплошности, то нужно поскорее уйти или куда-нибудь спрятаться. Нельзя также подходить к условленному месту прямой дорогой, так, чтобы ожидающий мог видеть вашу фигуру издали. В большинстве случаев это бывает крайне невыгодно. Кто может быть вполне ответствен за свою походку? А разные маленькие случайности вроде расшалившегося младенца, который на полном ходу ткнулся вам головой в колена или угодил мячиком в шляпу? Кто гарантирован от этого?
Да и если все сойдет благополучно, то попробуйте-ка пройти сотни полторы шагов, соблюдая все законы грации, сохраняя легкость, изящество, скромность, легкую кокетливость и вместе с тем сдержанность, элегантность и простоту. Сидящему гораздо легче. Если он мужчина, — он читает газету или «нервно курит папиросу за папиросой». Если женщина, — задумчиво чертит по песку зонтиком или, грустно поникнув, смотрит, как догорает закат. Очень недурно также ощипывать лепестки цветка. Цветы можно всегда купить по сходной цене тут же около сада, но признаваться в этом нельзя. Нужно делать вид, что они самого загадочного происхождения.
Итак, дама не должна приходить первая. Кроме того случая, когда она желает устроить сцену ревности. Тогда это не только разрешается, но даже вменяется в обязанность. Отчего же? Дальше уже легко. Это выходит очень хорошо. Еще одно важное замечание: сцены ревности всегда устраиваются в Таврическом саду.
Отнюдь не в Летнем. А я почем знаю — потому! Так уж принято. Не нами заведено, не нами и кончится. Да кроме того, — попробуйте-ка в Летнем! Ничего не выйдет. Таврический специально приноровлен.
Там и печальные дорожки, и тихие пруды «Я желаю только покоя!.. Да, вообще, лучше Таврического сада на этот предмет не выдумаешь. Одно плохо: в Таврическом саду всегда страшно хочется спать. Для бурной сцены это условие малоподходящее. Для меланхолической — великолепно. Если вам удастся зевнуть совершенно незаметно, то вы можете поднять на «него» или на «нее» свои «изумленные глаза, полные слез», и посмотреть с упреком. Если же вы ненароком зевнете слишком уж откровенно, то вы можете, скорбно и кротко улыбнувшись, сказать: «Это нервное».
Вообще, флиртующим рекомендуется к самым неэстетическим явлениям своего обихода приурочивать слово «нервное». Это всегда очень облагораживает. У вас, например, сильный насморк, и вы чихаете, как кошка на лежанке. Чиханье, не правда ли, всегда почему-то принимается как явление очень комического разряда. Даже сам чихнувший всегда смущенно улыбается, точно хочет сказать: «Вот видите, я смеюсь, я понимаю, что это очень смешно, и вовсе не требую от вас уважения к моему поступку! Но вот тут-то и может спасти вовремя сказанное: «Ах! Это нервное!
И вам поверят. Добросовестный флиртер непременно поверит. Ликвидировать флирты мертвого сезона можно двояко. И в Летнем саду, и в Таврическом. В Летнем проще и изящнее. В Таврическом нуднее, затяжнее, но эффектнее. Можно и поплакать, «поднять глаза, полные слез»… При прощании в Летнем саду очень рекомендуется остановиться около урны и, обернувшись, окинуть последний раз грустным взором заветную аллею.
Урна, смерть, вечность, умирающая любовь, и вы в полуобороте, шляпа в ракурсе… Этот момент не скоро забудется. Затем быстро повернитесь к выходу и смешайтесь с толпой. Не вздумайте только, бога ради, торговаться с извозчиком. Помните, что вам глядят вслед. Уж лучше, понурив голову, идите через цепной мост ах, он также сбросил свои сладкие цепи!.. Идите, не оборачиваясь, вплоть до Пантелеймоновской. Там уже можете купить «Гала Петера» и откусить кусочек.
Считаю нужным прибавить к сведению господ флиртеров, что теперь совсем вышло из моды при каждой встрече говорить: — Ах! Это вы? Теперь уже все понимают, что раз условлено встретиться, то ничего нет и удивительного, что человек пришел в назначенное время в назначенное место. Кроме того, если в разгар флирта вы неожиданно натолкнетесь на какого-нибудь старого приятеля, то вовсе не обязательно при этом восклицание: — Ах! Сегодня день неожиданных встреч. Только что встретилась с… имярек софлиртующего , а теперь вот с вами! Когда-то это было очень ловко и тонко.
Теперь никуда не годится. Старо и глупо. Тонкая штучка Дело Николая Ардальоныча было на мази. Задержки никакой не ожидалось, тем более что у Николая Ардальоныча была в министерстве рука — свой человек, друг и приятель, гимназический товарищ Лаврюша Мигунов. Тебе сейчас что нужно? Тебе нужно получить ассигновку. Ну, ты ее и получишь.
Дорогой мой! А я-то для чего же существую на свете? Ассигновка целиком зависит от генерала, а генерал мне доверяет слепо. Кроме того, дело твое — дело чистое, честное и для министерства выгодное. Чего же тебе волноваться? Генерал — честнейший человек, очень щепетильный и чрезвычайно подозрительный. Ну да ты сам увидишь.
Приходи завтра к двенадцати. Но прошу об одном: никто в министерстве не должен знать, что мы с тобой — друзья. Не то сейчас пойдут разговоры, что вот, мол, Мигунов за своих старается. Еще подумают, что я материально заинтересован. На другое утро Николай Ардальоныч в самом радужном настроении пришел в министерство. Мигунов весь вспыхнул, покосился во все стороны и прошептал, не глядя на приятеля: — Ради бога, молчите! Ни слова!
Выйдем в коридор. Николай Ардальоныч удивился. Вышел в коридор. Минуты через две прибежал Лаврюша. Ведь ты все дело погубишь!
Наградой за это стада народная любовь к Тэффи и титул «королевы смеха».
В первый том собрания сочинений вошли две книги «Юмористических рассказов», а также сборник «И стало так…».
Но, на мой взгляд, никакой шутки тут не было.
Кто кого разыграл, может и непонятно, а вот кто кого обдурил, понятно вполне. Грустно всё это, но вполне реалистично. Рассказ напоминает иронические произведения Аверченко, но более простоват.
В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919
Надежда Александровна Тэффи (Лохвицкая, в замужестве Бучинская; 1872–1952) – блестящая русская писательница, начавшая свой творческий путь со стихов и газетных фельетонов и оставившая наряду с А. Аверченко, И. Буниным и. Первый канал. Иконка канала Россия 1. Надежда Тэффи. Русская писательница и поэтесса, мемуаристка, переводчица, автор таких знаменитых рассказов, как «Демоническая женщина» и «Ке фер». Том 1. Юмористические рассказы - бесплатно полную версию книги (целиком).
Н. А. Тэффи - читает Ольга Аросева - listen online
Рассказ Н. Тэффи ПРЕСТУПНИК Из сборника издательства «Детская литература» «Рассказы о детях» (серия «Как хорошо уметь читать!»). Альбом года от. Слушать бесплатно онлайн на Музыке О судьбе и творчестве Тэффи. Надежда Александровна Тэффи так говорила о себе племяннику русского художника Верещагина Владимиру: «Я родилась в Петербурге весной, а как известно, наша петербургская весна весьма переменчива: то сияет солнце, то идет дождь. первого апреля – окончательно теряемся. Здесь каждый день миллионы человек смотрят контент в разных тематиках: от гейминга до путешествий, от бьюти до технологий. А умные алгоритмы рекомендуют публикации, учитывая интересы пользователей. Здесь каждый день миллионы человек смотрят контент в разных тематиках: от гейминга до путешествий, от бьюти до технологий. А умные алгоритмы рекомендуют публикации, учитывая интересы пользователей.
Короткие стихи Тэффи
| Под настроение: Тэффи: тешьте сердце весёлой забавою... | 1-е апреля (Надежда Тэффи) Перейдите на сайт, чтобы читать книгу целиком. |
| Юмористические рассказы (сборник) - Тэффи Надежда :: Режим чтения | Аудиокнигу читает agar. |